Улица занесена тишиной.  Тишина падает с неба. Тишина повсюду. Сугробы зимней тишины. Среди бела дня можно пройти всю улицу из конца в конец и не встретить прохожего.

Тишина усиливается ближним лесом.

Частный сектор этой пермской окраины дальними, первыми номерами своих домов стыкуется с лесной тишиной, с непронумерованными елками и соснами.

Здесь, на берегу тишины, в доме с банькой-огородом да крытым двором живет Вячеслав Раков. Ученый, углубленный в столетия истории, автор научных трудов и поэтических книжек, преподаватель университета, человек, преодолевший себя.

Окна, озарённые временем

У калитки он встречает гостя, опираясь на привычные домашние костыли. По высокому боковому крыльцу заходим в дом. В комнате у окна – круглый стол в стиле 50-х, старинный патефон с тяжелой пластинкой, а диковинная деревенская прялка вообще воспринимается как отбившийся от стада деревянный мамонтенок.

Неосязаемое, незримое течение времени проявилось в конкретных вещах. Целый поход вещей во времени. У любой  своя история.

Хозяин дома комментирует:

«Патефон – из моего детства. Мальчишкой я крутил на нем «апрелевские» пластинки. Прялка – из прошлого моей жены: из XIX века. Приехала прялка из Псковской губернии. Из исторических вещей у меня еще есть фотографии, которые некогда висели под стеклом над окнами по периметру большой комнаты (гостиной). Ее преимущество перед другими комнатами нашего дома в том, что солнце обходит все ее пять окон. Эта комната «показывает время»…

Я на Самаркандской с трех лет. Пока строился дом, мы жили в бане. Самаркандская менялась: в 50-е и 60-е годы по ней бегали курицы и гуси, по утрам над ней звенели петушиные голоса. Затем живность исчезла и повалили машины. Эта «живность» оказалась несравненно долговечней. И она достает все сильнее…»

Еще в детстве он получил травму. Отсюда костыли. Почему так случилось? «Не знаю, это непредсказуемо. Мы выбираем то, что прежде выбрало нас. Человек – обусловленное существо», – оценивает он ситуацию сейчас, в философском масштабе человеческой судьбы и предназначения.

…Ах, костыли, легкие деревянные крылья! На костылях бегал, играл в футбол, ходил купаться на речку, играл с мальчишками – «мы были муравьями одного муравейника».

Несколько картинок из детства:

«Большой кузнечик на берегу Архирейки; еду на лыжах с горы, еще на обеих ногах; цветущие рябины в весеннем лесу; мое знакомое дерево на одной из просек, у которого я стою».

«У меня было счастливое детство. Я и сейчас двигаюсь, сегодня пять километров прошел по лесу, облился холодной водой в огороде».

Для кого-то ограниченные физические возможности – это тихий приговор, безысходный  штамп на окончательной бумажке медсвидетельства. Упорный Раков все перевернул на личном примере.

Ограниченное разграничил. Хуже ограниченные возможности личности.

Жить на пределе

«4 августа 1979 года началась моя новая жизнь, vitanuova».

За спиной – истфак университета. Ему, преподавателю истории и обществоведения одной из школ, еще нет и четверти века. Стал вставать в шесть утра, шел на ключ, в любое время года окунался в ледяную воду, кругами закипавшую в деревянной колоде.

Увлекся психотренингом, затем восточной философией и йогой.

«Говоря формально, я – историк, а не философ, однако философия всегда была мне близка, поскольку она помогала мне решать мои личные проблемы.  Сначала меня привлекала европейская философия, но постепенно я пришел к тому, что в ней слишком много умо­зрительности и слов (слова, слова, слова…).  А мне хотелось внутренних перемен. И здесь мне на помощь пришел сначала Восток (индийская философия), а затем христианство. В них я нашел то, чего мне недоставало: призыва быть свободным от себя, от своих аффектов и амбиций. Поворот в эту сторону начался ближе к концу 70-х прошлого века».

Каждодневные физические нагрузки с обливанием холодной водой, выходы в лес, духовные привязанности – все это держало на плаву, размыкая прежний уклад жизни.

Когда по вершинам высоких деревьев пробегает ветер – поет, ветер озирает окрестности – поет. И вся местность сдвигается, движется, заглядывает в лицо и принадлежит путнику. «Часовая прогулка по лесу – маленький кусочек счастья», – считает он до сих пор.

Глазами Ракова:

«Лес начинается за долиной речки Ива, куда можно спуститься прямо от наших домов. Он тянется до Сылвы. Одна из близлежащих речушек называется Архирейка. Недалеко от нее, по-видимому, жил местный архиерей, то есть пермский епископ. Отсюда название. На Архирейке была плотина и пруд, где мы купались и где я научился плавать. Что до колоды, то она была построена рядом с ключом, бившим из склона речного лога. Там полоскали белье до того, как люди начали «проводить воду». Там я купался три с половиной десятилетия. Я садился туда, а затем погружался с головой».  

Кстати тут вспомнить могучего старца Кузьмича, инвалида и занятного деревенского философа из Очерского района, круглогодично принимавшего подобные ванны под открытым небом. В своей покосившейся избе с разбитым окошком он держал двух полудиких лошадей, козу и кошку. С ним я познакомился в начале 90-х.  Не знаю, как насчет философии – он почему-то верил, что мысли в некоем электрическом виде передаются по проводам, от столба к столбу, а вот общая картинка все же есть.

Что такое жить на пределе? Раков отвечает:

«Предел для меня – граница невозможного.  Близость к пределу или выход к нему заставляют человека трансцендировать себя, то есть выходить из зоны комфорта, как сейчас говорят и пишут, в некое пространство непредсказуемости, где ты становишься другим (в меру своей открытости). У предела (на пределе, за пределом) ты перестаешь цепляться за себя, и тогда могут возникнуть спонтанные перемены. Тебя начинают менять, если ты к этому готов. Без чувства предела жизнь есть не что иное, как движение белки в колесе предначертанного сценария…

Предел, невозможное тебя раскручивает, сообщает тебе мотивацию».

История про историю

В выпускном классе школы Слава Раков на пару с другом  купил десятитомник «Всемирной истории», ставший до известной степени десятитомником судьбы. Это были книги особого рода, в которых время отбрасывало тень, легко пересекая абзацы и столетия. Солнце эпохи Александра Македонского, вырываясь на волю, копалось в огородных грядках по соседству. Речка Ива предположительно в правом верхнем углу страницы билась в виске Тамерлана. Океанический шум  мировой истории накрывал с головой. История притягивала, как магнит. Не удивительно, что притянула вплотную, на всю жизнь.

Дальше шагомерными вехами судьбы – студент истфака Пермского госуниверситета, школьный учитель, преподаватель университетской кафедры, аспирант МГУ, возвращение в Пермь, кандидат исторических наук.

Почему повернулся к науке? – «Потому что она повернулась ко мне».

По специализации Раков историк-медиевист, что означает специалист по изучению Средних веков. Помимо медиевистики его интересует современность, ее философия, диалог традиции и современности.

Например, может ли современность существовать в автономном режиме, безо всякой связи с традицией? Ответ вроде на поверхности: нет, не может. А вот мотивировка ответа будет посложнее. Не может, потому что современность сама по себе не имеет прочного исторического обоснования.

Современность – это движение, она все время сбрасывает кожу, и она жива только в движении. В этом ее преимущество и в этом же ее незащищенность. Поэтому лучший вариант истории – синтез прошлого и современного. Так и человек.

«Живое – то, что меняется. Если я перестаю меняться, если я повторяю себя, то личное становление, а вместе с ним жизнь обрываются. В то же время перемены вырастают из того, что неизменно и что, в конечном счете, выше нас. Под (над) переменами должно быть некое «золотое обеспечение», иначе они инфлируют».

Сейчас Вячеслав Раков доцент кафедры всеобщей истории.

Кафедра расположена на третьем этаже старого корпуса самого старого университета Перми, из окна виден ботанический сад. Течение времени там дает о себе знать резкими зелеными вспышками весеннего сада, опаданием листьев, голыми ветками, завалами мерцающей ночной тишины с гулкой перекличкой ближней станционной разноголосицы.

В особом ракурсе история видна для Ракова из окон общественного транспорта. По некоторым его стихам  можно путешествовать.

Вот узнаваемая городская картинка.

Да, скифы мы, да, азиаты мы.
Ползут над Мотовилихой дымы,
Ползет трамвай под номером четыре,
И Кама расползается все шире.

«От дома до университета добираюсь автобусом или трамваем. Час туда и час обратно.  За почти полвека поездок по одному маршруту перед моими глазами – глазами пассажира и пешехода – прошла часть пермской истории. Я видел деревянную Пермь, видел, как она хирела и как ее ломали. Видел наступление панельно-кирпичной, слегка монструозной  Перми настоящего. Деревянная Пермь была органичнее, но – это жизнь…»

Деревянная Пермь воспринималась в студенческие семидесятые как вечная, потемневшая от времени окраина в центре города. Поступили с ней просто. Снесли и организовали эспланаду. Пермь сбросила свою морщинистую деревянную оболочку и обросла шумом современной толчеи, именуемой цивилизацией.

Цивилизация

В своей работе  по истории мировых цивилизаций Вячеслав Раков выделяет шесть великих: западную, китайскую, японскую, индийскую, исламскую и российскую. Отвечая на мои вопросы, само понятие цивилизации он определяет так:

«Цивилизация – сообщество людей и (как правило) стран, объединенных общими ценностями (общей религией), общим социальным стилем и общим культурным языком (кодом)». 

«В основании цивилизации лежат прежде всего ценности – то, что я назвал бы ценностной матрицей. Последняя обусловливает все остальное: социокультурный опыт, стиль жизни и стиль мышления».

У России в общем цивилизационном ряду свое особенное место.

«Россия – это страна-цивилизация, начальные условия которой были далеко не лучшими. Я имею в виду огромные холодные  и плохо заселенные (а точнее, почти незаселенные) пространства, а также географическую и культурную периферийность: Русь, а затем Россия вплоть до XVI-XVII вв. лежала в стороне от «столбовой дороги» мировой истории.  Потому ее уделом стал «догоняющий» вариант исторического движения. У нас не было и не могло быть собственной классической древности, поэтому мы должны были мучительно изживать начальную архаику, учась у других. Нашим первым учителем, нашей «материнской цивилизацией» стала Византия, откуда мы восприняли христианство и культурную традицию. Нашим вторым учителем (с XVII-XVIII вв.), а затем нашим парт­нером по культурному диалогу стал Запад, с которым нас связывали более сложные отношения, чем с Византией: уже с XIX  в. Запад был для нас не столько учителем, сколько одним из важнейших условий нашего цивилизационного самоопределения. Глядя в «зеркало» западной цивилизации, мы все более осознавали необходимость  быть и оставаться собой, а не имитировать предлагавшиеся нам цивилизационные образцы. Этот напряженный диалог продолжается по сей день. Говоря в целом, Россия – это цивилизация, на протяжении всей своей истории ищущая собственную идентичность. Именно это отличает Россию от остальных цивилизаций современности».

Только вот кого из нас пугают холодные незаселенные пространства, если, как поется в песне про чубчик кучерявый, Сибирь тоже русская земля, а космос нам ближе, чем Аляска?

Личность

Автор истории цивилизаций рассуждает:

«Матричность» свойственна не только цивилизациям, она присутствует во всем живом, в частности, в человеке. Человек – «матричное существо» в том смысле, что он рождается с объективно (генетически) заданными предрасположенностями, в частности, с характером («характер – это судьба») и, говоря в общем, с жизненным сценарием. В этом смысле человек в большинстве случаев «обречен на себя». Исключение составляют те, кто в состоянии скорректировать свой сценарий, в той или иной мере переписывая его в контрсценарий. Однако переписать свою «программу» («перепрограммировать себя») могут лишь те, кто располагает способностью к сверхмотивации. Но таких – единицы.

Большинство из нас заключены в своем «я» (в своем «эго»), как в железном ящике, откуда нет выхода. Еще точнее – как в камере-одиночке. Большинство отбывает в этом «ящике», в этой камере пожизненный срок согласно статье 1 Кодекса жизни. Это маленькое, тесное «я» мы и называем личностью. В моем представлении личность – нечто иное. Личность – то, что больше себя, то, что (кто) размыкает железные ограничения судьбы и выходит на некий внутренний простор, обступающий «железный ящик». Если мы горделиво носимся с собой, со своим «эго», как с писаной торбой, у нас нет ни малейшего шанса выйти на волю, выйти из круга  пожизненного соперничества с другими «я».

Конечно, картину современной цивилизации можно представить себе как бесконечную панораму железных ящиков, от горизонта до горизонта. Ящики едут на работу, сидят в кафе, засвечиваются в крикливых ток-шоу, сплетничают. Идет бесконечный чемпионат железных ящиков. И только части более счастливых обладателей этих драгоценных шкатулок удается подняться с бытового уровня сознания – «Ух, ты личность!» – на уровень разомкнутости. Иначе личность – это преодоление самости.

Вячеслав Раков прошел свой путь преодоления, чтобы выйти за пределы замкнутого на себя «я» и найти свой внутренний космос. По его определению, личность существует только в горизонте саморазмыкания.

Личность универсальна и многогранна. И здесь важно заниматься тем, что ускоряет сознание, волнует, притягивает, преображает или просто украшает твою жизнь. В свое время он собрал около 500 пластинок классической музыки. «Классикой увлекся в университете. Слушал все – от К. Монтеверди и Баха до Малера и Шостаковича. Что это давало? Это перепахивало душу».

Важнейшим условием для становления личности стала способность к творчеству.

«Не я, а через меня»

В науке ли, в поэзии все начинается с творческой интуиции.

«Интуиция, на мой взгляд, предшествует рациональности. Творчество зарождается в глубинах сознания как некий импульс, некое движение, а затем «оформляется» с помощью хорошо подвешенного языка или (если речь идет о науке) с помощью разума, управляющего языком. Мы все делимся на тех, у кого интуиция разблокирована, и тех, у кого она заблокирована».

Любой творческий процесс состоит из двух компонентов: разблокирование интуиции и перевод ее на язык высказывания в той или иной области.

Я попросил уточнить моего собеседника его же собственную фразу «В процессе поэтического творчества человек становится медиумом».

Он ответил так:

«Человек (человеческое «я») – проводник глубинных и спонтанных импульсов  в том случае, если он разомкнут в сторону собственной творческой бездны. «Не я, а через меня» – такова, на мой взгляд, формула творчества. В этом смысле человек – медиум (посредник)».

Каким-то там поэтом Вячеслав Раков себя не считает, несмотря на две изданные книжки и публикации в уральских антологиях. Несмотря на самоотвод, он все-таки  поэт, давно вошедший в историю уральской поэзии, хотя по призванию он ученый-историк. А вот поэзия для него – возможность саморазмыкания личности, неожиданность, которая может изменить его самого, это мир интуиции.

«Поэзия тебя размыкает и помогает выйти на берег собственной тишины. В каждом из нас плещется океан тишины».

Заметьте, Пушкин сказал: «Блажен, кто молча был поэт». Надо научиться слушать собственную тишину.

Короткое интервью

Ты сказал: «Не хочется быть существом, оглушенным шумом». Шумом цивилизации?

– Современный человек оглушен внутренним шумом – шумом непрекращающегося внутреннего диалога, который истощает нас физически и психически. Мы разучились слушать собственную тишину. Это не только контрпродуктивно, это опасно.

И последний вопрос, который не мог не задать автору «Истории мировых цивилизаций». Допускаешь ли ты, что мир еще более невероятен, чем это допускает опыт мировых цивилизаций?

– Вполне. Наличный, проявленный опыт – лишь одна из возможных вариаций нашего невероятного мира.

Владислав ДРОЖАЩИХ