Знаменитый на всю Россию Оперный театр… Его обнимает довольно обширный сквер. Раньше, до революции, тут была торговая площадь. Перед входом в театр до сих пор высится-нависает памятник Ленину. Кому как, а мне, мягко говоря, не нравится эта личность: авторитетный для меня человек сказал когда-то, что по его приказу расстреляли семь тысяч священников: для меня это было более чем достаточно. Зато почти у узорной ограды сквера, немного в кустах, приютился небольшой бюст моего любимого поэта Пастернака.
Когда-то на этом месте было языческое капище. Здесь приносили в жертву коней, а может, обожествляли их. Но почему-то кажется, что сила в профиле поэта – от этого места.
Я встретилась с ним в университетской юности и была покорена его поэзией. Сколько, например, свежести и радости в этих полушутливых строках:
Поезд ушел.
Насыпь черна.
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг – что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды…
Что их попутал за сатана?
Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.
Почему-то меня очень греет мысль о том, что именно Урал, его энергетика совершили в поэте благодатный переворот. Здесь он вышел из кризиса, связанного с выбором между литературой и музыкой.
Спасаясь от возможной демобилизации на Первую мировую, несмотря на свою хромоту, поэт устраивается конторщиком и кассиром к управляющему химическим заводом Збарскому во Всеволодо-Вильве.
В вильвенских снегах Пастернак ожил. Его зимние письма домой дышат настоящей эйфорией. Все ему во Всеволодо-Вильве по душе, все изумляет новизной жизненной фактуры. С объездчиком Егором он ставит капканы на рысей, впервые в жизни стреляет из маузера, ствол вековой ели буравя навылет. На лыжах, подбитых рыжим конским волосом, забирается в таежную глушь. На сибирках (так звали здешнюю породу лошадей), запряженных в розвальни, по дороге на Иваку забирается на Матюкову гору, с вершины которой распахивается океан гористых лесов. «Тут чудно хорошо!» – выдыхает он в письме к родителям.
Компания в доме Збарских собралась отменная. Вскоре сюда приезжает друг Пастернака литератор и журналист Лундберг. Душой компании была жена Збарского Фанни.
Атмосфера Урала, его люди – все это способствовало становлению молодого поэта. Появилась повесть «Детство Люверс». Здесь впервые строки содержат не отвлеченные категории – реалии времени и места. Семилетняя героиня повести Женя просыпается ночью от звука, напоминающего гудение пчелиного улья, и видит на другом берегу реки скопище огней Мотовилихи, крупнейшего в нашем городе завода. С тех пор ритм работы завода подспудно входит в жизнь и Жени, и самого поэта.
Эта повесть очень близка мне по духу. Пусть нечастые прогулки в районе Разгуляя, где осталось довольно много купеческих особняков, пробуждали во мне негромкую, но неистребимую любовь к своей малой родине. Особенно меня потрясло описание прихода девичества у Жени (попросту говоря первых месячных), совпавших и уподобившимися весеннему ледоходу.
Иногда мне кажется, что я не случайно родилась в его Юрятине. Так же переживаю кризисы, временами стою перед непростым выбором и каждый раз обмираю перед обновлением.
Светлана Жигиль
Андрей Игошев
